Давали Фенеллу (4-ое представление). В узкой лазейке, ведущей к кассе, толпилась непроходимая куча народу... Печорин, который не имел еще билета и был нетерпелив, адресовался к одному театральному служителю, продающему афиши. За 15 рублей достал он кресло во втором ряду с левой стороны - и с краю: важное преимущество для тех, которые берегут свои ноги и ходят пить чай к Фениксу. - Когда Печорин вошел, увертюра еще не начиналась и в ложи не все еще съехались; - между прочим прямо над ним в бельэтаже была пустая ложа, возле пустой ложи сидели Негуровы, отец, мать и дочь; - дочка была бы недурна, если б бледность, худоба и старость, почти общий недостаток петербургских девушек, не затмевали блеска двух огромных глаз и не разрушивали гармонию между чертами довольно правильными и остроумным выражением. - Она поклонилась Печорину довольно ласково и просияла улыбкой. "Видно, еще письмо не дошло по адресу!" - подумал он и стал наводить лорнет на другие ложи; в них он узнал множество бальных знакомых, с которыми иногда кланялся, иногда нет; смотря по тому, замечали его или нет; он не оскорблялся равнодушием света к нему, потому что оценил свет в настоящую его цену; он знал, что заставить говорить об себе легко - но знал также, что свет два раза сряду не занимается одним и тем же лицом; ему нужны новые кумиры, новые моды, новые романы,... ветераны светской славы, как и все другие ветераны, самые жалкие созданья... в коротком обществе, где умный, разнообразный разговор заменяет танцы (рауты в сторону), где говорить можно обо всем, не боясь цензуры тетушек, не встречая чересчур строгих и неприступных дев, в таком кругу он мог бы блистать и даже нравиться, потому что ум и душа, показываясь наружу, придают чертам жизнь, игру и заставляют забыть их недостатки; но таких обществ у нас в России мало, в Петербурге еще меньше, вопреки тому, что его называют совершенно европейским городом и владыкой хорошего тона. - Замечу мимоходом, что хороший тон царствует только там, где вы не услышите ничего лишнего - но увы! друзья мои! зато как мало вы там и услышите. На балах Печорин с своею невыгодной наружностью терялся в толпе зрителей, был или печален - или слишком зол, потому что самолюбие его страдало. - Танцуя редко, он мог разговаривать только с теми дамами, которые сидели весь вечер у стенки - а с этими-то именно он никогда не знакомился... у него прежде было занятие - сатира, - стоя вне круга мазурки, он разбирал танцующих, - и его колкие замечания очень скоро расходились по зале и потом по городу; - но раз как-то он подслушал в мазурке разговор одного длинного дипломата с какою-то княжною... Дипломат под своим именем так и печатал все его остроты, а княжна из одного приличия не хохотала во всё горло; - Печорин вспомнил, что когда он говорил то же самое и гораздо лучше одной из бальных нимф дня три тому назад - она только пожала плечами и не взяла на себя даже труд понять его; - с этой минуты он стал больше танцовать и реже говорить умно; - и даже ему показалось, что его начали принимать с большим удовольствием. - Одним словом, он начал постигать, что по коренным законам общества в танцующем кавалере ума не полагается! -

Загремела увертюра; всё было полно, одна ложа рядом с ложей Негуровых оставалась пуста и часто привлекала любопытные взоры Печорина; это ему казалось странно - и он желал бы очень наконец увидать людей, которые пропустили увертюру Фенеллы; -

Занавес взвился, - и в эту минуту застучали стулья в пустой ложе; Печорин поднял голову, - но мог видеть только пунцовый берет и круглую белую божественную ручку с божественным лорнетом, небрежно упавшую на малиновый бархат ложи; несколько раз он пробовал следить за движениями неизвестной, чтоб разглядеть хоть глаз, хоть щечку; напрасно, - раз он так закинул голову назад, что мог бы видеть лоб и глаза... но как на зло ему огромная двойная трубка закрыла всю верхнюю часть ее лица... - у него заболела шея, - он рассердился и дал себе слово не смотреть больше на эту проклятую ложу.. - первый акт кончился, Печорин встал и пошел с некоторыми из товарищей к Фениксу, стараясь даже нечаянно не взглянуть на ненавистную ложу. -

Феникс ресторация весьма примечательная по своему топографическому положению в отношении к задним подъездам Александринского театра. Бывало, когда неуклюжие рыдваны, влекомые парою хромых кляч, теснились возле узких дверей театра, и юные нимфы, окутанные грубыми казенными платками, прыгали на скрыпучие подножки, толпа усастых волокит, вооруженных блестящими лорнетами и еще ярче блистающими взорами, толпились на крыльце твоем, о Феникс; - но скоро промчались эти буйные дни: и там, где мелькали прежде черные и белые султаны, там ныне чинно прогуливаются треугольные шляпы без султанов; великий пример переворотов судьбы человеческой! -

Печорин взошел к Фениксу с одним преображенским и другим конноартиллерийским офицером. - Он велел подать чаю и сел с ними подле стола; народу было много всякого: за тем же столом, где сидел Печорин, сидел также какой-то молодой человек во фраке, не совсем отлично одетый и куривший собственные пахитосы к великому соблазну трактирных служителей. - Этот молодой человек был высокого роста, блондин и удивительно хорош собою; большие томные голубые глаза, правильный нос, похожий на нос Аполлона Бельведерского, греческий овал лица и прелестные волосы, завитые природою, должны были обратить на него внимание каждого; одни губы его, слишком тонкие и бледные в сравнении с живостию красок, разлитых по щекам, мне бы не понравились; по медным пуговицам с гербами на его фраке можно было отгадать, что он чиновник как все молодые люди во фраках в Петербурге. - Он сидел задумавшись и, казалось, не слушал разговора офицеров, которые шутили, смеялись и рассказывали анекдоты, запивая дым трубки скверным чаем. - Между прочим стали говорить о лошадях: один артиллерийский поручик хвастался своим рысаком; начался спор; Печорин a propos рассказал, как он сегодня у Вознесенского моста задавил какого-то франта, и умчался от погони... Костюм франта в измятом картузе был описан, его несчастное положение на тротуаре также. Смеялись. - Когда Печорин кончил, молодой человек во фраке встал и, протянув руку, чтоб взять шляпу со стола, сдернул па пол поднос с чайником и чашками; движение было явно умышленное; все глаза на него обратились; но взгляд Печорина был дерзче и вопросительнее других; - кровь кинулась в лицо неизвестному господину; он стоял неподвижен и не извинялся - молчание продолжалось с минуту - сделался кружок, и все предугадывали историю. - Вдруг Печорин опять сел и громко кликнул служителя: что стоит посуда - ему сказали цену втрое дороже;

- Этот чиновник так был неловок, что разбил ее, - продолжал Жорж холодно; - вот деньги - он бросил деньги на стол - и прибавил:

- Скажи ему, что теперь он может отсюда уйти свободно. - Служитель при всех доложил с почтением чиновнику, что он всё получил, - и просил на водку!.. но тот, ничего не отвечая, скрылся.. толпа хохотала ему вослед; - офицеры смеялись еще больше... и хвалили товарища, который так славно отделал противника, не запутавшись между тем в историю. - О! история у нас вещь ужасная; благородно или низко вы поступили, правы или нет, могли избежать или не могли, но ваше имя замешано в историю.. всё равно, вы теряете всё: расположение общества, карьер, уважение друзей... попасться в историю! ужаснее этого ничего не может быть, как бы эта история ни кончилась! Частная известность уж есть острый нож для общества, вы заставили об себе говорить два дня - страдайте ж двадцать лет за это. Суд общего мнения, везде ошибочный, происходит однако у нас совсем на других основаниях, чем в остальной Европе; в Англии, например, банкрутство - бесчестие неизгладимое, - достаточная причина для самоубийства. Развратная шалость в Германии - закрывает навсегда двери хорошего общества (о Франции я не говорю: в одном Париже больше разных общих мнений, чем в целом свете) - а у нас?... объявленный взяточник принимается везде очень хорошо: его оправдывают фразою: и! кто этого не делает!.. Трус обласкан везде - потому что он смирный малый, - а замешанный в историю! - о! ему нет пощады: маменьки говорят об нем: бог его знает, какой он человек, - и папеньки прибавляют: мерзавец! ...

Офицеры без новой тревоги допили свой чай и пошли; Печорин вышел после всех; на крыльце кто-то его остановил за руку, примолвив: я имею с вами поговорить! - По трепету руки он отгадал, что это его давешний противник; нечего делать: не миновать истории.

- Извольте говорить, - отвечал он небрежно: - только не здесь на морозе: -

- Пойдемте в коридор театра! - возразил чиновник - они пошли молча. Второй акт уже начался: коридоры и широкие лестницы были пусты; на площадке одной уединенной лестницы, едва освещенной далекой лампой, они остановились, и Печорин, сложив руки на груди, прислонясь к железным перилам и прищурив глаза, окинул взором противника с ног до головы и сказал:

- Я вас слушаю!..

- Милостивый государь, - голос чиновника дрожал от ярости, жилы на лбу его надулись, и губы побледнели: - милостивый государь!.. вы меня обидели! - вы меня оскорбили смертельно;

- Это для меня не секрет, - отвечал Жорж, - и вы могли бы объясниться при всех: - я вам отвечал бы то же, что теперь отвечу... когда ж вам угодно стреляться? нынче? завтра?... я думаю, что угадал ваше намерение; по крайней мере разбитие чашек не было случайностью: вы хотели с чего-нибудь начать ... и начали - очень остроумно; - прибавил он, насмешливо поклонившись...

- Милостивый государь! - отвечал он задыхаясь; - вы едва меня сегодня не задавили, да, меня - который перед вами... и этим хвастаетесь, вам весело? - а по какому праву? потому что у вас есть рысак, белый султан? золотые эполеты? - разве я не такой же дворянин, как вы? - я беден! - да, я беден! хожу пешком - конечно, после этого я не человек, не только дворянин! - А! вам это весело!.. вы думали, что я буду слушать смиренно дерзости - потому что у меня нет денег, которые бы я мог бросить на стол!.. нет! никогда! никогда, никогда я вам этого не прощу!.. В эту минуту пламеневшее лицо его было прекрасно как буря; Печорин смотрел на него с холодным любопытством и наконец сказал: - Ваши рассуждения немножко длинны - назначьте час - и разойдемтесь: вы так кричите, что разбудите всех лакеев: - и точно, некоторые из них, спавшие на барских салопах в коридоре первого яруса, начали поднимать головы...

- Какое дело мне до них ! - пускай весь мир меня слушает!..

- Я не этого мнения... если угодно завтра в восемь часов утра я вас жду с секундантом.

Печорин сказал свой адрес...

- Драться! - я вас понимаю! - насмерть драться!.. .. и вы думаете, что я буду достаточно вознаграждён, когда всажу вам в сердце свинцовый шарик!.. прекрасное утешение!.. нет, я б желал, чтоб вы жили вечно, - и чтоб я мог вечно мстить вам. - Драться! нет!.. тут успех слишком неверен...

- В таком случае ступайте домой, выпейте стакан воды - и ложитесь спать, - возразил Печорин, пожав плечами - и хотел идти.

- Нет, постойте, - сказал чиновник, придя несколько в себя: - и выслушайте меня!.. вы думаете, что я трус? как будто храбрость не может существовать без вывески шпор или эполетов?... Поверьте, что я меньше дорожу жизнью и будущностью, чем вы! - моя жизнь горька, - будущности - у меня нет... я беден, так беден, что хожу в стулья; я не могу раз в год бросить 5 рублей для своего удовольствия, я живу жалованьем, без друзей, без родных - у меня одна мать, старушка... я всё для нее: я ее провидение и подпора... она для меня: и друзья и семейство; с тех пор, как живу, я еще никого не любил кроме ее: - потеряв меня, сударь, она либо умрет от печали, либо умрет с голоду... - Он остановился, глаза его налились слезами и кровью... - м вы думали, что я с вами буду драться?...

- Чего ж, наконец, вы от меня хотите? - сказал Печорин нетерпеливо.

- Я хотел вас заставить раскаяться.

- Вы, кажется, забыли, что не я начал ссору.

- А разве задавить человека ничего - шутка - потеха!

- Я вам обещаюсь высечь моего кучера...

- О, вы меня выведете из терпения?...

- Что ж? - мы тогда будем стреляться!..

Чиновник не отвечал, он закрыл лицо руками, грудь его волновалась, в его отрывистых словах проглядывало отчаяние, казалось, он рыдал и наконец он воскликнул... "нет, не могу, не погублю ее!.. " - и убежал - Печорин с сожалением посмотрел ему вослед и пошел в кресла: второй акт Фенеллы уж подходил к концу... Артиллерист и преображенец, сидевшие с другого края, не заметили его отсутствия. -